Постой!.. Ты что-то путаешь в запале!

Известно ведь любому пацану:

На вас не нападали. Вы — напали.

Вы первыми затеяли войну!

Леонид Филатов

Алтайские силовики и власть

Прошел определенный адаптационный период нашего с женой Галиной нахождения в Германии, когда воздух свободы и эмоции мешают осмыслить все, что с нами произошло за почти шесть с половиной месяцев нашего путешествия изБарнаула в Гамбург.

За время нахождения в Германии и первых публикаций о своем новом месте пребывания я получил изрядную порцию оскорблений от псевдопатриотов в социальных сетях. Обиднее всего было, когда они поступали от одноклассников, сокурсников и земляков с малой родины.

Психологически я достаточно устойчив — иначе как бы смог столь длительное время быть одним из главных оппозиционеров путинскому режиму в Алтайском крае. Если серьезно заниматься политикой, быть в оппозиции и иметь к этому делу определенные способности, то действующая российская власть будет с вами бороться «по-взрослому».

Двадцать лет на моих глазах Россия из государства с неустойчивой демократией последовательно дрейфовала в государство авторитарное, а затем и тоталитарное. После отмены в 2004 году прямых выборов губернаторов в России был установлен режим, который управляет страной по системе, которую я называю «паханат». В России есть главный «пахан»[1] Владимир Путин, который в регионах расставляет своих «смотрящих»[2]. Они отвечают перед ним за «спокойствие» на вверенных им территориях, а взамен получают право на разграбление территорий, право миловать и казнить вверенное им народонаселение.

В Алтайском крае после гибели народного губернатора Михаила Евдокимова «смотрящим» был назначен Александр Карлин. В 2018 году Карлина сменил Виктор Томенко.

Власть рассматривает и деятельность оппозиционных партий в системе «паханата». Не нравится «Яблоко» —надо «решить вопрос» по Гончаренко. Вначале власть пытается «удавить в объятиях», а если не получается, в ход идет административный ресурс, силовики и даже криминал.

Я испыталвсе это по полной программе.

Однажды в нашу квартиру, которая находится на четвертом этаже, пробив оконные стекла, влетел химико-реактивный снаряд. Судьба миловала, обошлось без жертв, лишь выгорела одна из комнат. Затем было демонстративное увольнение меня с должности заместителя главного врача детской больницы №5 города Барнаула.

После выборов в Алтайское краевое Законодательное Собрание (АКЗС) и Барнаульскую городскую Думу (соответственно в 2016 и 2017 г.) от властей прилетела еще одна «ответочка».

Обе избирательные кампании были очень грязными, у нас воровали дорожные баннеры (размером 3×6 м), вынуждали предпринимателей не сотрудничать с нами, использовали технологию «каруселей» в день голосования, а в 2017 году впервые опробовали массовый административный привод избирателей на досрочное голосование. Мы были единственной политической силой, которая потребовала досрочной отставки губернатора Александра Карлина— и не просто потребовала, а собрала под требованием тысячи подписей.

Как-то осенним утром 2017 года, когда я уже был в офисе партии, мне позвонил некий майор, представился дознавателем и поинтересовался, я ли управляю машиной, которая принадлежит жене, и после получения положительного ответа сообщил, что осенью 2016 года в нагорной части Барнаула я на автомобиле нарушил скоростной режим. На мой недоуменный вопрос, какова связь между малозначительным нарушением Правил дорожного движения и интересом Следственного комитета,он ответил, что получил задание следователя, который занимается поимкой маньяка у всех водителей, нарушивших ПДД в нагорной части города осенью 2016 года, должен взять «мазок/анализ ДНК»[3].

Дознаватель предложил мне на выбор два варианта действий: 1)в удобное для меня время в течение дня подъехать к нему; 2)он сам готов приехать ко мне в офис. С его слов, вся процедура займет всего несколько минут. Я попросил его перезвонить, а сам связался со своим адвокатом, который категорически запретил без повестки следователя соглашаться на эту процедуру. Когда майор перезвонил, я ему сообщил, что ни один из предложенных вариантовменя не устраивает и я жду официальной повестки от следователя. Уже более пяти лет жду… Спустя какое-то время старым знакомый судмедэксперт подтвердил опасения адвоката, что моя ДНК будет «приляпана» к какому-то вещдоку, после чего ни один адвокат не спасет меня от тюрьмы.

За почти четверть века правозащитной и политической деятельности я хорошо изучил алтайских силовиков и методы их работы.

Я был членом комиссии по правам человека при Главе администрации Алтайского края А.А. Сурикове, затем восемь лет — членом региональной комиссии по вопросам помилования. Несколько лет входил в состав Общественного совета при начальнике ГУ МВД России по Алтайскому краю и три созыва (8 лет) был председателем Общественной наблюдательной комиссии Алтайского края. Помимо этого, газета «За права человека на Алтае», где я был главным редактором, проводила журналистские расследования различных коррупционных историй. Фигурантами расследований были известные в крае бизнесмены и чиновники. Например Анатолий Банных, Владимир Колганов, братья Терновые, Олег Баварин, Сергей Шабалин (гендиректор ОАО «Алтайэнерго»), самое богатое семейство в крае Ракшиных, бывший первый заместитель начальника ГУ МВД России по Алтайскому краю, а в последствии глава Октябрьского района г. Барнаула Вячеслав Новиков, директор ООО «Звезда Востока», бывший начальник барнаульской милиции (2003–2010 гг.) Сергей Масленников и другие.

Помимо алтайских чиновников и бизнесменов в фокусе наших расследований оказался даже Газпром.

В ходе расследований мне приходилась общаться и с сотрудниками правоохранительных органов.

Общественные наблюдательные комиссии (ОНК) в регионах возникли после принятия в 2008 году специального закона. Закон появился во многом благодаря многолетним стараниям известного советского диссидента, российского политика и правозащитника Валерия Борщева.

С появлением ОНК правозащитники получили право контролировать соблюдение прав человека в исправительных колониях (в быту — тюрьмах), следственных изоляторах (СИЗО), изоляторах временного содержания (ИВС), отделах полиции и в других местах принудительного содержания. Члены ОНК, которых назначала Общественная палата РФ по предложению общественных организаций, в составе рабочей группы, но не менее двух человек, имели право посещать вышеназванные учреждения, знакомиться с документацией, беседовать с осужденными без присутствия сотрудников.

Во время первых трех созывов в ряде регионов, в том числе в Алтайском крае, ОНК была серьезной головной болью для нерадивых сотрудников полиции и тюремной системы. Затем с помощью администрации Президента и ФСБ комиссии были зачищены от правозащитников и наводнены бывшими сотрудниками правоохранительных органов и лицами, аффилированными с силовыми структурами.

На мой взгляд, в своей работе большинство алтайских силовиков руководствуются заветами Дзержинского: «Отсутствие у вас судимости — не ваша заслуга, а наша недоработка».

Российскую тюремную систему от европейской отличают не только бытовые условия и уровень медицинской помощи, а тот неистребимый дух ГУЛАГА, которым пронизана вся тюремная система, который стремится уничтожить в осужденных все человеческое. Мне доводилось посещать тюремные учреждения не только в России, но и в Великобритании и Германии,так что есть с чем сравнить. У российских тюремщиков есть множество способов, чтобы расправиться с любым зеком, в том числе руками других осужденных.

Григорий Явлинский однажды сказал про Россию: «В стране сегодня правило жизни — это случай и сила».

Человек мог долгие годы думать, что у него есть права и свободы, что от произвола и насилия он защищен государством, но однажды он оказывается не в том месте и не в то время, после чего вся его жизнь рушится.

В этом я убеждался неоднократно. Приведу лишь один пример. Лет пятнадцать назад «небольшой» предприниматель К., скопив денег, приобрел в Барнауле квартиру. Перед тем как въехать в квартиру, решил сделать ремонт. Квартира находилась на втором этаже, а на лоджии висел рекламный баннер салона красоты, который располагался на первом этаже. Гражданин К. обратился в салон с просьбой снять баннер. В ответ одна из дам, представившись хозяйкой салона (хотя формально собственником был другой человек) и женой полковника милиции Брюханова, заявила примерно следующее: «Баннер висел и висеть будет, а ты, если будешь продолжать качать права, об этом пожалеешь». Предприниматель не внял предостережению. Вернувшись, он приказал работникам демонтировать баннер и отнести его в салон. Спустя несколько дней во дворе дома трое атлетически сложенных мужчин демонстративно избили К., а еще через несколько дней неизвестные вскрыли квартиру. В обоих случаях он подавал заявление в милицию, но та бездействовала.

Дальше — больше. Однажды утром раздался звонок в дверь, и на вопрос «кто там?» он услышал ответ— милиция. Затем несколько дней К. провел в душной камере ИВС.

По заявлению мадам Брюхановой против К. было возбуждено уголовное дело. Гражданин К. обвинялся в угрозе «хозяйке» салона убийством. Нашлись «свидетели» преступления.

Потребовалось несколько лет судебных разбирательств, привлечение адвокатов, подключение к этой истории газеты «За права человека на Алтае», чтобы доказать невиновность гражданина К. В течение этих лет у К. ухудшилось здоровье и материальное положение (много денег ушло на адвокатов).

Возможно, мне не везло, но как гражданину правоохранительные органы мне ни разу не помогли, когда я к ним обращался.

Когда влетел в нашу квартиру химико-реактивный снаряд, проводилось следствие, в ходе которого даже не была проведена баллистическая экспертиза, не говоря уж о раскрытии преступления. Безрезультатно закончилось расследование и в трех случаях вскрытия и повреждения моего автомобиля неизвестными лицами.

Я невысокого мнения о профессиональном и моральном уровне большинства алтайских правоохранителей.

Однажды я присутствовал на мастер-классе известного российского правозащитника Андрея Бабушкина, ныне, к сожалению, уже ушедшего от нас. Андрей обладал потрясающими энциклопедическими знаниями нормативной базы МВД (министерство внутренних дел) и ФСИН (федеральная служба исполнения наказания). Он многократно бывал на различных мероприятиях в Барнауле. И вот однажды в его очередной приезд (он тогда был членом Общественного совета при министре МВД) мы посетили с ним отдел внутренних дел (ОВД) Октябрьского района. В ходе осмотра дежурной части Бабушкин стал спрашивать офицеров, каким нормативным актом регламентируется то или иное оборудование, те или иные действия сотрудников, и я почувствовал, как «поплыли» офицеры, почти слышен былу них скрежет извилин мозга.

В первые пять лет работы ОНК мы также убедились, что большинство сотрудников ФСИН не знают и, видимо, не хотят знать закон, регламентирующий деятельность ОНК. Например,нам удавалось беседовать с обвиняемыми без присутствия сотрудников СИЗО, хотя закон разрешал это делать только с осужденными. Пользуясь этим пробелом в их знаниях, нам удавалось получить ценную информацию из первых уст.

Почему в девяти из десяти случаев при возбуждении уголовного дела следователь ходатайствует перед судом, а суд практически всегда поддерживает такую меру пресечения, как арест, а не подписка о невыезде, залог, домашний арест?

Когда обычный человек впервые попадает в СИЗО, его ждет давление не только со стороны администрации СИЗО, бытовые и медицинские проблемы, но и прессинг со стороны заключенных, которые «работают» на администрацию СИЗО и следователя. Кочующие пресс-хаты[4] в российских СИЗО еще де-факто не отменяли.

Некоторых заключенных администрация СИЗО вербует с целью, чтобы они физически и/или психологически сломили волю того или иного обвиняемого. Если человека удается сломать, то он быстро сознается не только в преступлении, в котором его подозревают, но и в других нераскрытых преступлениях — так называемых «висяках».

Как сказал мне один генерал ФСИН, результаты ОРД (оперативно-разыскная деятельность)[5] по-прежнему остаются одним из основных показателей успешной работы учреждений.

Среди силовых структур Алтайского края, как, видимо, и Россиив целом, существует жесткая иерархия.

Приведу один пример.

Шел 2007 год. Мне позвонил Валерий Васильевич Борщев и попросил помочь в организации в Барнауле круглого стола, связанного с общественным контролем  за милицией и тюремными учреждениями. Он планировал прилететь не только с президентом Московского регионального общественного благотворительного фонда Любовью Волковой, но и с первым секретарем Посольства Великобритании в России.

У меня уже был достаточный опыт проведения подобных мероприятий. Я связался с общественниками, для которых данная тема близка, разослал письма в МВД, ФСИН и прокуратуру.

Шли дни, дата мероприятия приближалась.Несмотря на мои почти ежедневные звонки ситуация с участием силовиков в мероприятии, так и не прояснилась…И тут буквально за день до проведения круглого стола раздался звонок на мобильный. Звонящий представился офицером ФСБ, поинтересовался предстоящим мероприятием и попросил до 15.00 предоставить список участников круглого стола. Свою «просьбу» офицер обосновал участием в круглом столе гостя с высоким дипломатическим статусом. Я перезвонил в канцелярию региональных управлений МВД, ФСИН, прокуратуры и попросил, если ведомство планирует участвовать в круглом столе, то до 14.00 сообщить ФИО, звания и должности участников мероприятия — по требованию ФСБ. Буквально в течение 30–40 минут на факс пришли сообщения из вышеперечисленных силовых ведомств, где были указаны все лица, направленные на мероприятие!

Приведу два курьезных события, связанных с моими отношениями с силовиками.

Шел 2011 год. Уже Путин объявил о том, что планирует вернуть себе президентское кресло, а Медведев поведал,что о рокировке с Путиным они договорились еще четыре года назад. Состоялись выборы в Госдуму, которые вызвали возмущение в обществе небывалым уровнем фальсификаций и использования административного ресурса. Прошли первые стихийные массовые митинги протеста в Москве и в других крупных городах страны, в том числе в Барнауле.

Когда в Барнауле проходил первый митинг, я летел в Варшаву на правозащитное мероприятие с остановкой в Москве 10 декабря. В этот день (Международный день прав человека)в Сахаровском центре вечером мне должны были вручать премию Московской Хельсинкской группы в области защиты прав человека. Это такой своеобразный Оскар для российских правозащитников. Вручение должно было состояться вечером, а днем я пошел на Болотную площадь, где оппозиция проводила свой митинг. Здесь меня поразили не выступления ораторов, а лица участников. Они явно были «обезображены» интеллектом. Они были веселыми и одухотворенными, какими бывают лица людей, идущих на благородное дело. На митинге было принято решение о проведении оппозицией очередных митингов в крупных городах России 24 декабря.

Заявку на проведение митинга на центральной площади в Барнауле подал общественник Виктор Рау.

Организация любых крупных публичных акций — дело непростое. Надо решить ряд вопросов. Первый:какие политическиеи общественные силы примут участие, то есть заключить некий временный политический союз. Далее: как и за счет каких средств сообщить гражданам о митинге, подготовить проект резолюции, решить вопросы с трибуной, обеспечить звукоусиливающей аппаратурой, подготовить музыкальное сопровождение и составить список выступающих, назначить ответственных дежурных, которые должны следить за порядком, решить вопрос об аптечке первой неотложной медицинской помощи.

Накануне митинга стало известно, что администрация Барнаула не согласовала публичную акцию.

Я, как руководитель ОНК, позвонил в ГУ МВД России по Алтайскому краю и попросил о встрече с новым начальником управления, генералом Ренатом Тимерзяновым. Помощник ответил, что генерал в отъезде, но меня может принять один из его замов. Я согласился. В ходе встречи я пытался убедить полковника не препятствовать мирным гражданам провести митинг, ведь Рау подал иск в суд на городскую администрацию, и неизвестно, каким будет его решение.Привел примеры из опыта партии «Яблоко», которая ранее выигрывала судебные процессы у администрации Барнаула, когда та отказывалась согласовать проведение публичных мероприятий, говорил, что беру на себя ответственность, что митинг пройдет мирно и его участники не нарушат закона. Мне показалось, что полковника удалось уговорить, но это оказалось не так.

На митинг мы с Александром Кондровым, моим многолетним заместителем и в региональном отделении партии «Яблоко», и в ОНК, отправились вместе. За нами ехал автомобиль с звукоусиливающим оборудованием. Миновав перекресток проспекта Ленина и улицы Димитрова, мы увидели, что по улице Димитрова стоит милицейский кордон, который не давал нам возможности, обогнув гостиницу «Центральную», проехать на площадь Советов. Я велел водителю повернуть направо, проехать перед магазином ЦУМ и выехать на площадь. Но буквально через несколько метров путь нам преградила милиция. Я стал выяснять, кто там старший офицер, тщетно пытался связаться по телефону со вчерашним милицейским начальником… Тогда я велел развернуть громкоговорители и начать митинг прямо у ЦУМа. Заиграла музыка, привлекая внимание собравшихся и прохожих, но минут через десять пришлось это прекратить. Подъехали сотрудники Госавтоинспекции и стали составлять протокол на водителя. Пришлось отпустить машину. Вторую машину, которую мы планировали под трибуну, также заблокировала милиция, и нам пришлось импровизировать на ходу. Спасло то, что я захватил мегафон. Собралось порядка 500–700 человек. Выступали ораторы, сменяя друг друга. Милиция на автомобиле через громкоговоритель призывала митингующих разойтись. Минут через 30–40 начались задержания. Единственными, кто пришел на митинг с партийной атрибутикой, были «яблочники», ведь я считал, что договорился с полковником. Не скрою, когда начались задержания, я сильно испугался за «яблочную» молодежь и поэтому попросил Ольгу Фотиеву быстро увести ребят.Митингующие стали расходиться, и мы с Александром Кондровым пошли в офис, где находился еще один член ОНК— Петр Вовченко, ветеран МВД. По дороге мне позвонил Виктор Рау и сообщил, что его машину блокировала милиция и сейчас его везут в ОВД Железнодорожного района. Стало понятно, куда будут свозить всех задержанных. Придя в офис, я попросил Петра Вовченко дать телефонограмму в ГУ МВД по Алтайскому краю, что сегодня ОНК запланировано посещение ОВД Железнодорожного района. Надо было попытаться помочь задержанным.

Мы с Александром Кондровым на выходе из здания, где размещался наш партийный офис, столкнулись с сотрудниками МВД, которые приехали, чтобы доставить нас в ОВД. Мы им заявили, что как раз собрались ехать в ОВД Железнодорожного района, но только с проверкой. Так мы на двух машинах и прибыли в отдел. Воспользовавшись тем, что сотрудники МВД не читали Федеральный закон № 76-ФЗ «Об общественном контроле за соблюдением прав человека и о содействии лицам, находящимся в местах принудительного содержания», мы осмотрели не только дежурную часть, камеры и журнал доставленных, но и поднялись на второй этаж, где и обнаружили задержанных на митинге. На вопрос, в каком статусе находятся эти люди в ОВД,ответить нам сотрудники не смогли.

Сотрудников МВД наше присутствие нервировало, их пугали наши мандаты, выданные в Москве. Они явно боялись негативных последствий для себя. Спустя пару часов, видимо, посовещавшись наверху, они предприняли попытку и с меня,как участника митинга,снять показания, но это у них не получилось.

Лишь спустя почти полтора месяца, видимо,после консультаций с федеральными структурами, в отношения меня также был составлен протокол за участие в митинге. Затем был суд, первый административный штраф. После были еще две административки, одна за публичную акцию, а другую я получил уже как главный редактор газеты.

Спустя десять дней произошел забавный случай. На мое имя, как председателя ОНК, пришел факс, в котором я вместе с руководством ФСБ, ФСИН, Следственного управления СК[6] РФ по Алтайскому краю приглашался ГУ МВД принять участие в обсуждении совместных учений по противодействию массовым акциям оппозиции[7]. Спустя пару часов пришел другой факс, где мне уже персонально сообщалось о том, что мероприятие переносится. Думаю, кто-то в МВД получил нагоняй за свой ляп — приглашение одного из главных оппозиционеров в крае на разбор учений.

Среди россиян бытует мнение, что прокуратура призвана защищать права граждан и надзирать за соблюдением законов. К сожалению, мой богатый политический и правозащитный опыт свидетельствует: это далеко не так.

Объективности ради стоит отметить, что с появлением Следственного комитета полномочия прокуратуры были значительно урезаны. Тем не менее их у прокуратуры вполне достаточно, чтобы более эффективно работать.

Чтобы получить реальную помощь от прокуратуры, заявитель должен сам серьезно потрудиться с доказательной базой, практически провести работу за прокуратуру — тогда, возможно, это побудит и прокуратуру к реальным действиям.

На одном крупном мероприятии в Москве я беседовал с одним из высокопоставленных сотрудников Генеральной прокуратуры РФ и посетовал на то, что сколько бы я ни направлял жалоб в генпрокуратуру, все они возвращались в краевую прокуратуру. На это он мне ответил, что существует внутриведомственный документ, согласно которому генпрокуратура направляет с проверкой в регион своих сотрудников лишь в двух случаях: если жалоба имеет большой общественный резонанс и если на жалобу получен ответ за личной подписью регионального прокурора, но он, по мнению генпрокуратуры, не отвечает на жалобу по существу.

Несмотря на мои многократные обращения в краевую прокуратуру и как председателя регионального отделения партии «Яблоко», и как руководителя ОНК с просьбой предоставить ответ за личной подписью краевого прокурора, я так ни разу его не получил.

За восемь лет председательства в ОНК мои отношения с краевой прокуратурой претерпели значительные изменения.

Вначале работы ОНК краевая прокуратура не отвечала на наши письменные обращения, не посещала наши мероприятия, но после того как Валерий Борщев, тогда еще член Общественного совета при Генеральном прокуроре РФ, рассказал об этомЮрию Чайке, ситуация изменилась, но больше формально. Затем был еще один случай, который также способствовал улучшению наших взаимоотношений.

Однажды в ходе посещения женской исправительной колонии №6(ИК-6) в селе Шипуново осужденная Ш.пожаловалось, что ее дважды незаконно подвергли дисциплинарному наказанию в виде выдворения в штрафной изолятор (ШИЗО).

Если в первом случае свидетелей нарушения Ш., не было, то вовтором случае, когда нарушение было совершенно уже в ШИЗО, с ней в камере находилось три женщины. Одна была уже этапирована в другое учреждение, а две другие находились в колонии (назовем их Р. и И.) отрицали, что Ш. совершила дисциплинарное нарушение. В тоже время в личном деле Ш. был не только рапорт сотрудника, но и письменное показание И., в котором она подтверждала, что Ш. совершила нарушение. Когда я обратил внимание И. на эту нестыковку в показаниях, она рассказала, что была вынуждена оклеветать Ш. под давлением начальника отряда, так как та ей та угрожала, что она не сможет освободиться в срок. И. слезно просила не разглашать факт клеветы, так как боялась осуждения других заключенных. Со слов И. через две недели она должна освободиться и будет проживать у матери в г. Бийске. Мы договорились, что после ее освобождения вернемся к этому разговору. Недели через три я позвонил матери, узнал, что у И. все в порядке.

Я подготовил обращение в краевую прокуратуру с просьбой провести проверку по факту нарушения прав осужденной Ш., опросить Ш. и двух ее сокамерниц. Через месяц пришел ответ из прокуратуры о том, что факты, указанные в обращении, не нашли своего подтверждения.Через три месяца мы посетили ИК-6, встретились с Р. и узнали, что за прошедший с момента нашего посещения колонии период сотрудники прокуратуры объяснения с неене брали. Еще через день мы посетили СИЗО-1 в Барнауле, где встретились с Ш. и с удивлением узнали, что и с ней прокурорские работники не беседовали. Мы взяли с Ш. письменное объяснение. Затем я позвонил И. и узнал, что и ее никто из прокуратуры не опрашивал. Я попросил в письме на мое имя изложить факты: что сотрудники прокуратуры с ней не беседовали и что она была вынуждена оговорить Ш. На основании вышеизложенного я подготовил повторное обращение в прокуратуру, приложив объяснения трех женщин. Прокуратуре пришлось выкручиваться, но после этого они стали более ответственно относиться к обращениям ОНК.

Однажды мне позвонил один когда-то достаточно известный в крае политик, а ныне пенсионер и рассказал, что у него есть друг в Бийске, дочь которого отбывает наказание в ИК-11 и, с его слов, нуждается в медицинской помощи, но не может ее получить. Знакомый попросил побеседовать с осужденной.

В ходе очередного посещения колонии я встретился с осужденной С. и с ее согласия ознакомился с медицинской картой. Внешний вид С. свидетельствовал о том, что женщина страдает онкологическим заболеванием. Признаки кахексии (крайнее истощение организма) бросались в глаза. В акте посещения ИК-11 мы рекомендовали направить С. в краевую тюремную больницу. Дней через десять я позвонил начмеду больницы и поинтересовался состоянием С.

Онкологический диагноз у С. подтвердился. К сожалению, рак оказался внеоперабельной стадии. Тюремная больница направила медицинские документы С. в суд на досрочное освобождение по состоянию здоровья. Центральный районный суд Барнаула удовлетворил ходатайство, но прокуратура выступила с возражением и подала апелляцию.Узнав об этом, я поехал в городскую прокуратуру и встретился с сотрудником, занимающимся надзором за тюремной системой. Я объяснил ему, что С. осталось жить не более месяца, и гуманнее было бы ее освободить, тем более что социальные связи у нее не нарушены. Дома ее ждут родители, дочь и внучка. Прокурорский работник объяснил, что по указанию генпрокуратуры на все положительные решения судов о досрочном освобождении от отбывания наказания лиц, осужденных по определенным статьям, прокуратура должна подавать апелляционную жалобу.Женщина отбывала наказание по так называемой «народной статье»(ст. 228 УК РФ), которая входила в этот перечень. Бесчеловечная позиция прокуратуры вывела меня из себя, и я эмоционально заявил, что ославлю на всю Россию прокуратуру не только Барнаула, но и края. Прошло после разговора часа два, и из краевой прокуратуры позвонили и сообщили, что отозвали апелляционную жалобу. Действительно, как я и предполагал, С. умерла через три недели после освобождения, но дома, в окружении близких, а не на тюремной койке в одиночестве.

Если от следственного управления ГУ МВД России по Алтайскому краю и краевой прокуратуры мы хоть редко, но получали определенную помощь в ходе наших многочисленных расследований, то следственное управление Следственного комитета РФ по Алтайскому краю (СУ СК по АК), несмотря на периодическую сменяемость руководства, осталось для нас неприступным.

Особенно было обидно, когда однажды, фактически сделав всю работу за них, принесли фамилии, адреса и явки преступников в следственное управление на блюдечке с голубой каемочкой, но следователи умудрились развалить уголовное дело.

Дело было так. Однажды в ОНК по «зеленке»[8] пришло письмо из исправительной колонии №5 (ИК-5) г. Рубцовска, в котором осужденный Б. жаловался, что сотрудники учреждения с помощью двух заключенных за получение условно-досрочного освобождения (УДО) выманили у него 250 тысяч рублей и обманули. Повторно он был обманут заместителем начальника колонии по воспитательной работе, который обещал помочь ему с УДО, если он проведет евроремонт его кабинета за свой счет. Только на приобретение расходных материалов ушло свыше 70 тысяч рублей.И во второй раз осужденный был обманут.

При очередном посещении колонии мы пригласили осужденного на индивидуальную беседу.

Он нам поведал об обоих случаях в красках, назвал фамилии сотрудников и осужденных, у него были номера счетов, персональные данные лиц, которым по блицу родственники переводили деньги, были даже кассовые чеки и товарные накладные на покупку строительных материалов. Для того чтобы дать возможность обстоятельно написать жалобу, мы отпустили его в отряд. Мы знали, что все осужденные, которые беседовали с нами без присутствия сотрудников, после нашего отъезда попадали под прессинг оперативников, особенно те, с кем разговор был более продолжительным. Через час мы зашли в его отряд, как бы случайно с ним столкнувшись,забрали заявление. На просьбу помощника начальника УФСИН России по Алтайскому краю полковника Сергея Придворова разобраться с жалобой на месте я ответил отказом. Свой отказ я объяснил тем, что ОНК необходимо более детально изучить жалобу. Замечу, что всю корреспонденцию, которую члены ОНК получают от осужденных, они обязаны зарегистрировать в канцелярии колонии. Пришли в штаб колонии, который расположен за зоной, там находится канцелярия. Один из сотрудников предложил свою помощь в регистрации заявления осужденного, но я отказался: дескать, мне самому интересно побывать в канцелярии. Таким образом, все попытки тюремщиков выяснить содержание жалобы оказались тщетными. По закону всю корреспонденцию в адрес ОНК цензоры не имеют права досматривать, но это по закону, который в России практически не соблюдается.

Вернувшись в Барнаул, я связался с родителями осужденного, проживающими в одном из сел Алтайского края, а также с женой и сестрой, которые жили в Сургуте. Мне повезло жена, и сестра в это время находились у родителей осужденного в гостях. Через несколько дней все семейство приехало к нам в офис в Барнаул. Каждый из них дал письменные объяснения, когда, кому и/или на какой счет какую сумму они переводили, подкрепив это выписками из банков. Родители привезли недостающие кассовые чеки и товарные накладные. Замечу, что пожилые родители осужденного, чтобы ему помочь, взяли в Сбербанке потребительский кредит. Собрав все объяснения и документы, с помощью знакомого юриста я подготовил обращение в СУ СК по АК.

Мне казалось, что, имея на руках такие железобетонные улики, следователи легко могли довести дело до суда. Я ошибался. Они умудрились его развалить. Я читал ответ следователя в мой адрес и не мог поверить, что есть такие бездари. Следователь не только не возбудил уголовного дела в отношении сотрудников колонии, но даже не направил начальнику УФСИН по Алтайскому краю представление о выявленных случаях превышения должностных полномочий со стороны сотрудников.

Например, следствие установило гражданина Ц., жителя Рубцовска, на карточку, которого поступила львиная доля денежных средств. Гражданин Ц., поведал следователю жалостливую историю, как несколько лет назад к нему на улице подошел неизвестный и рассказал, в каких жутких условиях отбывают наказание осужденные в ИК-5. Незнакомец, которого Ц. больше никогда не видел, попросил дать ему номер карты сбербанка.Вскоре на карту стали поступать денежные суммы. Гражданин Ц. все деньги с карты снимал (якобы себе он даже копейки не взял) и приобретал лакокрасочные средства и относил их в ИК-5. С его слов,осужденные изготовляли сувениры, которые передавали на волю, как и кому, он не знает. Якобы неизвестные ему лица продавали сувенирные изделия, а вырученные денежные средства передавали в зону, где осужденные за российские рубли приобретали в тюремном магазине необходимые продукты, фрукты и овощи.

Уважаемые читатели! Вы в эту хрень поверили? Думаю, что нет, а вот следователь поверил. Он даже не поинтересовался, кому и как гражданин Ц. передавал лакокрасочные материалы, передача которых в зону запрещена. Он также поверил, что за наличные деньги можно купить товары в тюремном магазине. Продажа товаров в тюремном магазине производится безналичным расчетом и даже не по банковским картам, а простым дедовским способом в виде списания (авторучкой) бухгалтерией с лицевого счета, осужденного на основании поступившей документации из магазина.

Следователь поверил и в рассказ заместителя начальника колонии по воспитательной работе о том, что ремонт его кабинета проводился на его личные средства и средства еще нескольких его коллег. Следователь даже не поинтересовался кассовыми чеками, свидетельствующими, что это было именно так. Он не изучил документацию в колонии, которая должна отражать, кто, когда и какие строительные материалы завез в колонию и кто это санкционировал.Ведь исправительная колония — это режимный объект.

Следователь поверил объяснениям начальника службы безопасности, что к осужденному Б., который находился в ШИЗО, мог преспокойно прийти осужденный Е. (по моему мнению, связник администрации) и побеседовать с ним. Следователю достаточно было хотя бы бегло прочитать нормативные документы ФСИН, чтобы понять, что без превышения должностных полномочий одного или нескольких сотрудников учреждения эта встреча, которая стала пусковым моментом для процесса мошенничества, просто бы не состоялась. За такую работу следователя и его непосредственных начальников надо гнать из органов за профнепригодность.

Я еще могу пяток таких примеров привести уже по линии антикоррупционной комиссии регионального отделения партии «Яблоко».

Рассказ о некоторых из них можно найти в интернете. Например в статьях «Следственное управление по Алтайскому краю займется «газовым делом»,«Алтайское «Яблоко» предприняло очередную попытку принудить силовиков заняться «локомотивным делом».

За восемь лет моего председательства в ОНК Алтайского края наибольшие трудозатраты и эмоциональное напряжение приходились на посещения учреждений пенитенциарной (уголовно-исполнительной) системы, или ФСИН. ФСИН — это государство в государстве. Помню, однажды в разговоре начальник ГУ МВД России по Алтайскому краю генерал Олег Торубаров посетовал: «Хорошо Усачеву[9], он за железным забором, и что там происходит, толком никто не знает, а тут постоянно то одно, то другое».

Не хочу хвастаться, но,по мнению известных российских правозащитников, в годы моего председательства ОНК Алтайского края была одной из самых эффективных в России.

Обычно проверка колонии-поселения занимала 2–4 часа, СИЗО — 3–5 часов, исправительной колонии — от 4 до 8 часов. У меня была разработана технология посещений мест принудительного содержания, которая описана в моих методических рекомендациях по проведению общественного контроля в местах принудительного содержания и в пособии по проведению контроля за охраной здоровья и оказанием медицинской помощи в местах принудительного содержания.

Приведу ряд примеров эффективной защиты нарушенных прав лиц, содержащихся в учреждениях ФСИН.

Например. В одной колонии незаконно вынесли взыскание осужденному М., который согласно докладной курил в неположенном месте в 11.00 (в помещении отряда). Мы доказали, что этого не могло быть, так согласно документу вывода осужденных на работу М. в это время находился в банно-прачечном комбинате.

Другой пример. При посещении одной из колоний Рубцовска осужденный З. из Камня-на-Оби обратился к нам с жалобой. У него до ареста было выявлено одно из системных заболеваний. После выписки из краевой больницы он получал бесплатно медицинские препараты, как инвалид 3 группы, а после этапирования в колонию ему в этом было отказано. Сотрудники колонии уверяли, что он отказался от получения бесплатных лекарств, будучи еще на свободе, ради получения единовременного пособия. Мы у руководства колонии запросили список инвалидов, из которого выбрали троих с инвалидностью 3 группы, которые отказались от всех льгот ради получения денежного пособия. Я пригласил главного бухгалтера колонии и попросил предоставить лицевые счета всех четырех осужденных. После ознакомления с лицевыми счетами стало понятно, что осужденный З. действительно не отказывался от бесплатного получения лекарств, так как его ежемесячное пособие было почти на 800 рублей меньше, чем у осужденных с аналогичной группой инвалидности, но которые отказались от всех видов льгот.

Еще пример.

Был период, когда мы не знали, как проверять питание в колониях и СИЗО. Просто взять и поверить в жалобу осужденных, что питание отвратительное, мы не могли. Не могли мы и согласиться с заявлениями руководства колоний, что там кормят лучше, чем в ресторане.

Тогда я вспомнил свой опыт работы врачом в пионерском лагере и начмедом в детской больнице №5, работу ОБХСС в советские годы.

Мы стали проверять остатки продуктов на пищеблоке. Делали это сами сотрудники колонии, а мы только с калькулятором и соответствующей документацией записывали остатки. Известен подход ОБХСС к советской торговле: если на складе имеются излишки продуктов, значит, планировали украсть, но не успели. Если есть недостача, значит, уже украли.Разобравших в значениях меню-требования на выдачу продуктов питания, требования-накладной, котлового ордера, члены ОНК научились эффективно использовать этот «советский» способ контроля за питанием. Администрации учреждений иногда пыталась противодействовать нам.

Приведу пример.

Я с коллегами по ОНК посещал СИЗО в г. Бийске,изучив документы и проведя контрольное взвешивание, мы обнаружили недостачу сливочного масла. Уходя с пищеблока, я попросил снять копии с документов и предоставить их в ОНК.

После посещения пищеблока мы вернулись в кабинет начальника СИЗО, где стали беседовать с заключенными. Через 20 минут зашел сотрудник, который принес копии, предварительно заверив их подписью начальника СИЗО и скрепив печатью.

Спустя несколько дней после посещения СИЗО я приступил к написанию заключения (акта) и оторопел.В моих записях было сказано, что проводилось взвешивание остатков сливочного масла, а в документах, предоставленных администрацией СИЗО, сливочное масло не значилось.Я понял, что сотрудники СИЗО просто нагло взяли и убрали из компьютера строку, где было сливочное масло.

Через несколько дней я вместе с другими членами ОНК посещал краевую тюремную больницу. В ходе посещения мы выявили недостачу ряда продуктов, но прежде чем попросить сотрудников учреждения снять для нас копии, я на этих документах расписался карандашом. Мои действия не остались без внимания Сергея Придворова, который нас сопровождал.

После пищеблокамы, выбрав кабинет, стали проводить индивидуальный прием осужденных. Минут через 40 в кабинет постучался Придворов, и извинившись сообщил, что позвонил начальник СИЗО Бийска, который принес свои извинения за то, что не те документы откопировали его сотрудники. Придворов протянул мне документы из СИЗО Бийска, где уже была строка со сливочным маслом.

Нам удавалось в учреждениях ФСИН фиксировать телесные повреждения (побои), создание пыточных условий содержания, подпольные рабочие цеха и т.д. и т.п. Все это достаточно подробно описано в годовых докладах ОНК, с которыми можно ознакомиться здесь.

Все восемь лет работы председателем ОНК я старался дистанцироваться как от криминалитета, так и от правоохранительных органов, быть независимым в своих заключениях и своими действиями не давать повода для дискредитации комиссии.

Мне удалось убедить членов ОНК ввести в регламент комиссии ряд позиций. Член ОНК не мог посещать учреждения, где содержатся его родственники или с этими учреждениями есть бизнес-отношения у компании, в которой работал (был учредителем) он сам или близкие родственники.

К сожалению, уже тогда в ОНК попадали лица, которые могли своей репутацией бросить тень на комиссию. Приведу пример.

Во второй созыв ОНК был включен А.

На первом заседании комиссии он даже был моим конкурентом при избрании председателя. И вот однажды, будучи в управлении ФСИН, я беседовал с одним высокопоставленным сотрудником, который вдруг спросил, что я знаю об А.

Я ответил, что мне известно, что он психиатр и ранее работал в ФСИН. Выдвинула его в ОНК общественная организация, которая тесно работаетс уполномоченным по правам человека Алтайского края Юрием Вислогузовым. Сотрудник спросил, а знаю ли я, при каких обстоятельствах А. уволился из уголовно-исполнительной системы. Я честно ответил, что нет.

С его слов, А. был задержан при попытке пронести в колонию, где работал, партию наркосодержащих веществ, но, чтобы не компрометировать ФСИН, ему дали возможность уволиться без уголовных последствий. К слову сказать, А. на протяжении многих лет входил не только в состав ОНК, но и в большинство общественных советов разных силовых и государственных органов.

Однажды ему припомнили грехи прошлого. Как мне рассказал Александр Кондров, они вместе с А. посещали лечебно-исправительное учреждение№8 в Новоалтайске. В ходе осмотра медицинской части А. стал делать замечания начмеду. В ответ от начмеда он услышал в грубой форме примерно следующее:не стоит А. учить его, как должно быть в медчасти; лучше бы А. вспомнил, как и при каких обстоятельствах был уволен из ФСИН. Со слов Кондрова, после этого А. сник и до конца посещения не проронил ни слова.

Пример о дистанцировании ОНК от криминалитета.

Шел апрель2011 года. Ко мне внезапно потянулись вереницей делегации общественников. Все они вдруг озаботились состоянием здоровья заключенного, вора в законе[10]Нурахмана Мамырова, более известного под прозвищем Мутай. Он содержался в СИЗО-1 Барнаула. Сам факт, что общественники вдруг озаботились судьбой вора в законе, наводил на определенные мысли. Поэтому, чтобы аналогичные мысли не возникли в головах руководства ФСИН, прокуратуры и журналистов, но уже в отношении ОНК, я всем озабоченным общественникам говорил: «Будет обращение от Мамырова или его родственников либо адвоката — члены ОНК посетят Мамырова и постараются помочь». Обращений к нам так и не поступило. Московский адвокат Савле Гоголадзе, который защищал Мутая, в Алтайском краевом суде избрал, на мой взгляд, странную тактику защиты. Он объявил голодовку у стен краевого суда.Проезжая мимо суда, я видел Гоголадзе, одетого в хорошее кожаное пальто, с добротным кожаным портфелем, сидящего на раскладном стуле, укрывшись красивым теплым пледом. Думаю, вряд ли вид упитанного адвоката мог вызвать сострадание как у судей, так и у проходящих мимо барнаульцев. Вскоре Мамырова осудили и этапировали в Республику Удмуртию, где он умер в 2013 году.

Что касается воровских авторитетов, то они в комиссию, как правило, не обращались, ибо при существующих неформальных правилах в уголовно-исполнительной системе все свои вопросы они сами успешно решали с администрацией учреждений ФСИН.

Приведу пример.

Однажды ко мне обратился Александр Ш., который в алтайском отделении «Союза ветеранов Афганистана», думаю, небезвозмездно, выполнял поручения руководства Союза, связанные с вопросами арестованных и осужденных. С его слов, в ИК-3 содержится осужденный Николай Кузьмин, у него в голове застряла пуля, которую не смогли удалить врачи. Эта пуля вызывает сильнейшие головные боли, но должной помощи от медиков ИК-3 Кузьмин не получает.Свое устное обращение Александр Ш. подкрепил письмом от родственников.

В ходе посещения ИК-3 мы хотели пригласить Кузьмина на беседу, но сотрудники предложили посетить его в камере, где он содержался один, по причине своего воровского статуса. Николай Кузьмин оказался криминальным авторитетом, заринским «положенцем»[11] под два метра ростом. Он очень удивился вниманию ОНК к его персоне, а еще больше — обращению родственников в нашу комиссию. Он заявил, что все вопросы решает сам и проблем в ИК-3 у него нет.Весь его довольный вид свидетельствовал о том, что он говорил правду.

За время работы в ОНК я лишь однажды воспользовался транспортом родственников одного из осужденных и один раз — транспортом ФСИН.

Что касается транспорта ФСИН, то это была такая история.

Однажды вечером в интернете появилась информация, что в одной из колоний Рубцовска произошел бунт. ФСИН ввел в колонию спецназ, якобы есть избитые и даже убитые. Утром я поехал в УФСИН России по Алтайскому краю, там мне подтвердили, что в колонию ввели спецназ, но причины этого существенно отличались от освещаемых в интернете.

Мой автомобиль тогда был в ремонте, поэтому в колонию я поехал на автомобиле ФСИН вместе с помощником начальника управления Игорем Морозовым. К нашему приезду ситуация в колонии ужу стабилизировалась. В ней произошла смена руководства. Был назначен новый начальник колонии, человек не из системы ФСИН, а из бывших армейских офицеров. Он пришел в колонию практически без своей команды, а ушедший в отставку не по своей воле его предшественник попытался раскачать лодку (колонию).

Хочу привести несколько примеров, доказывающих, что российская тюрьма — это не пионерский лагерь для взрослых.

Чаще всего проблемы возникали у той части осужденных, которые пытались «поменять масть», но и не только у них.

В российских тюрьмах, к сожалению, очень развита кастовость. Есть так называемые черные, или блатные, то есть лица, представляющие криминалитет (внутри этой касты есть свое разделение по «сословиям»). Есть так называемые «мужики», или «серая масть», на них зона и держится.Это рабочие лошадки, их гораздо больше.Помимо этого, есть низшая каста,или голубая масть,в которую входят обиженные, опущенные и ряд других воровских категорий.Они выполняют в зоне всю грязную работу. Есть еще на зоне «красная масть», т.е. «козлы»,«суки»(«красные»). Это осужденные, которые активно сотрудничают с администрацией колонии.

Читать продолжение.